Из книги: "Азбучные истины". Составитель: Мария Голованивская. Москва, Изд. Clever, 2015

    Никто не знает, конечно, что такое вечность; можно подумать, что это просто такое слово, такое понятие - более ничего. Но это понятие существует у людей с незапамятных времен, можно сказать - целую вечность, и не зря же они его себе придумали. Вечность прежде всего есть противоположность времени. Мы говорим: время и вечность. Во времени все изменяется, все течет, все исчезает. В вечности все остается, все сохраняется. Мы говорим: вечные ценности; вечные произведения искусства, египетские пирамиды, Акрополь. Это - метафоры, точнее - гиперболы. Мы сами понимаем, когда говорим так, что и пирамиды когда-нибудь рухнут, и земля когда-нибудь, через миллион лет, исчезнет, и солнце погаснет. Вечность - это не просто очень длинное время (миллион лет тоже закончится, да и миллиард истечет...); а вечность - вне времени, по ту сторону времени, вопреки всякому времени. К ней не приблизиться, если просто растягивать и растягивать время (на миллион лет, на миллиард...); к ней надо подойти с другого края, не через самое большое, а через самое маленькое.
    Вот, например, мы едем куда-нибудь в поезде, просто едем в поезде, смотрим в окно. Что мы видим? Мы видим какие-нибудь кирпичные, красные, очень старые фабричные стены, фабричные трубы; залитое осенним солнцем густо-желтое поле; шлагбаум; синеглавую церковь на холме; полоску леса на горизонте; скульптурное, в мраморных завитках, с одного краю сверкающее, с исподу темное, рыхлое, недовольное нами облако. Сознаем вдруг, что все это очень странно; изумляемся странности мира... Изумляясь, мы как будто выпадаем из времени, из того времени, в котором обычно находимся, в котором, торопясь и опаздывая, ехали полчаса назад на вокзал, садились в вагон... Мы просто здесь, в этом поезде, наедине с проплывающим мимо пейзажем. Мы ни о чем не думаем; просто смотрим в окно. Это довольно трудно: ни о чем не думать, просто смотреть. Иногда это у нас получается – или вдруг случается с нами. 
    Вот эта тоненькая, синенькая полоска леса – сейчас она скроется из виду, исчезнет, по крайней мере – для нас, навсегда. Сейчас рассеется это облако; уже не такое оно, каким было две минуты назад; уже сместились его края; и завитки куда-то пропали; и хмурится оно все сильнее. Это только мгновение нашей жизни, и вот сейчас не будет его. Но пока оно длится, оно – есть, только оно одно-то, на самом деле, и – есть. Прошлого уже нет, будущего еще нет, есть только вот этот краткий миг настоящего, полоска леса на горизонте. Настоящее неуловимо, его всегда уже-почти-нет, всегда оно исчезает, но ничего другого нет, кроме этого крошечного, очень быстрого - как щелчок пальцев - мига... В средневековой философии было замечательное понятие – Nunc stans, вечное настоящее, неподвижное сейчас. Все движется, все течет и все исчезает, только на-стоящее – вот сейчас – стоит неподвижно. В своей неподвижности это на-стоящее – наша дверь в вечность. Мы вольны выпасть из времени – в любой его данный момент. Мы задерживаем дыхание – и время останавливается. Едва лишь останавливается оно, мы начинаем видеть, как прекрасно то, что нас окружает, этот лес, это облако, даже эти кирпичные, в пятнах плюща и солнца, фабричные стены, этот блеск ветрового стекла у замершей перед шлагбаумом машины.
    Такая вечность есть разрыв времени, выход из времени. Мы этим не удовлетворены, разумеется. Мы хотим спасти и настоящее, и прошлое, нам жаль нашей исчезающей жизни. Неужели я этого леса, этого облака больше уже не увижу? Этот день, этот поезд – это все неповторимо, невозвратимо? Мы не согласны с непрерывным умиранием времени. „Смерть и время царят на земле“, писал Владимир Соловьев, невеликий поэт и великий философ. Вот это мгновение, когда я видел облако, шлагбаум и лес, оно уже прошло, уже умерло. Да я и сам уже исчез, тот я, которым только что был. Мы умираем каждую минуту, каждое мгновение нашей жизни. Каждое мгновение – прообраз и предвестие нашего окончательного исчезновения, нашей смерти. И смерти тех, кого мы любим, кого боимся потерять. Мы не согласны с этим. У Бога все живы, сказано в Евангелии, потому что Бог есть Бог живых, а не мертвых. Мы верим (или стараемся верить; у большинства из нас это довольно плохо получается...), что как-то, где-то – в Царстве Божием – все живы, всё живо, все сохраняется в вечности. Ангел в „Апокалипсисе“ клянется, что „времени уже не будет“. Мы жаждем преодоления времени. Потому что преодоление времени есть преодоление смерти, победа над смертью.
    Мы этого вообразить себе не можем, и когда пытаемся вообразить себе это, то слишком часто остаемся в дураках. Наша мысль играет с нами злую шутку. Вместо преодоленного времени мы воображаем себе всего лишь – бесконечное время. Время никогда не начиналось и никогда не закончится, так все и будет тянуться, из пустоты в пустоту... Получается не наша победа над временем, а его, времени, окончательная победа над нами. Это тоже вечность, но вечность, не обещанная Ангелом, а скорее уж возвещенная дьяволом. У Достоевского черт рассказывает Ивану Карамазову, что все повторяется, и уже „биллион раз“ повторялось, земля возникала, и гибла, и опять возникала; „скучища неприличнейшая“, говорит черт. И у Пушкина в набросках к „Фаусту“ черти играют в карты „не из денег, а только б вечность проводить“. Этим чертям тоже скучно в их вечности. Делать нечего, приходится в карты играть... Я думаю, это одна из самых страшных мыслей, пришедших людям в голову. В вечности все то же самое, только – навечно. Приговор окончательный, и аппелировать не к кому. Из времени еще можно бежать; из вечности бежать уже некуда. Тогда и вправду все лишь – „диаволов водевиль“, как сказано у того же Достоевского. Вечные муки для грешников, вечное блаженство для праведников. От этого вечного блаженства тоже, наверное, взвоешь, не от одних только адских мук. И в райских кущах соскучишься, если там просто длится и длится все то же земное время.
    Вот три вечности, думаю я, глядя на уже совсем другой пейзаж за окном, другие облака, другие леса и рощи, облитые уже вечерним, уже гаснущим солнцем: вечность настоящего; вечность как преодоление времени, как «жизнь вечная», непостижимая здесь и отсюда; страшная вечность бесконечного времени. Из этих трех вечностей мне очень не нравится третья (кому она может понравиться?), и я безмерно бываю счастлив, когда чувствую – смутно или менее смутно – сквозь шум и сор жизни, вечность первую, вечность вторую.